Произведения Кира Булычёва
Цикл "Гусляр"
Освящение храма Ананда
плафонов. Капитан сказал,осторожно поднимаясь с кресла:
- Сеанс окончен.
- А может, ничего и не было? Нам показалось? - спросил Парасвати.
- Все снято, - сказал Тайк. - Хоть сейчас можно прокрутить фильм.
Люди не спешили расходиться. Это и в самом деле было похоже на зал
кинотеатра, где только что показали картину невероятно талантливую,
странную и неожиданную.
- Тайк, передай на мостик, чтобы начали вращение. До утра.
Капитан помог мне добраться до двери.
- Это великолепно, - сказал я ему.
- А вы, профессор, отказывались от поездки сюда.
- Вы знаете об этом?
- Да.
- Я консерватор. Трудно поверить в хроноскопию.
Я и в самом деле отказывался лететь на станцию. Я убеждал ректора
выбрать кого-нибудь помоложе, не столь занятого, более легкого на подъем.
"Хорошо, - говорил я ему. - Допустим, что эта хроноскопия имеет под собой
какую-то основу. Допустим даже, что при определенных условиях можно
отыскать точку в пространстве, собственное время которой идет с
отставанием на тысячу лет от земного. Допустим даже, что из этой точки
можно будет взглянуть на Землю. Но что мы увидим на таком расстоянии?"
Ректор был терпелив, вежлив. Таким же он был двадцать лет назад, когда
держал у меня экзамен по истории Бирмы. В нем всегда была вежливая
снисходительность к собеседнику, будь он его учителем или одним из
подчиненных ему профессоров. "Нет, - отвечал он, - вы не правы, профессор.
С таким же успехом можно говорить, что паровоз не поедет, потому что в
него не впряжена лошадь. Никто не стал бы тратить годы усилий на
сооружение станции, если бы хроноскопия была мифом. Если физики считают,
что экран на станции сможет заглянуть в Бирму, в одиннадцатый век, значит
так и будет... - Ректор пригладил на макушке несуществующие волосы и
посмотрел на меня укоризненно: прожил столько лет на свете и сомневается
во всесилии науки. Затем сказал другим тоном, тоном, требующим доброй
улыбки: - В любом случае мы желали бы видеть на станции лучшего историка
Бирмы. Вы, профессор, лучший историк Бирмы, я говорю это не только как
ректор, но и как ваш ученик. И если вам дорог престиж университета..."
Здесь голос, его сошел на нет, и ректор предложил мне стакан холодного
апельсинового сока. Допивая сок, я подумал: а почему бы и нет? Ведь я
никогда еще дальше Луны не забирался.
Станция возникла сначала зеленой искрой на экране локатора, выросла
постепенно в сплетение труб, шаров и тросов, встретила меня рукопожатиями
незнакомых, большей частью молодых, легко одетых людей и жарой. На станции
было как в Рангуне майским вечером, влажным от близких муссонных туч,
душным оттого, что лучи солнца, заблудившиеся в листве тамариндов,
подогревают синий воздух.
- У нас барахлят отопительные установки, - сказал Тайк, молодой
человек, длинные ресницы которого бросали тени на выступающие скулы. -
Вчера было всего восемь градусов тепла. Но мы терпим.
Капитан проводил меня до каюты.
- Хорошо, что вы прилетели, - сказал он. - Значит, не зря работаем.
- Почему?
- Вы занятый человек. И коль уж вы смогли бросить все дела и прибыть к
нам, значит хроноскопия стоит того, чтобы заняться ею всерьез.
Капитан шутил. Он верил в хроноскопию, он верил в то, что экран будет
работать, и хотел, чтобы я тоже уверовал в это.
С тех пор прошло три недели, и в моем лице энтузиасты экрана
(неэнтузиастов здесь не было) приобрели страстного неофита. Три раза за
эти три недели экран светлел, заполнялся разноцветными облаками, дарил нам
мимолетные непонятные образы, но не более. И вот наконец мы увидели Паган.
В семь часов по бортовому времени мы собирались в лаборатории. Один
сеанс в день. Двадцать семь минут с секундами. Затем изображение уходило
из луча...
Мое первоначальное предположение, что веранда с резными колоннами
принадлежит дворцу царя Чанзитты, блистательно подтвердилось на следующий
же день, когда в середине сеанса вдали заклубилась пыль и из облака ее
вылетели всадники, загарцевали у ступенек. Стражники выпрямились,
приподняли копья. К веранде приблизился слон с окованными медью бивнями.
На спине его под золотым зонтом сидел нестарый человек с крупными чертами
лица. Я узнал его. По статуе, которую столько раз видел в полутемном
центральном зале храма Ананда. Художник был правдив, изобразив царя именно
таким. Теперь уже не оставалось никакого сомнения, что матерью царя
действительно, как уверяли хроники, была индианка.
- Вот, - сказал я тогда. - Я был прав. Хроникам надо верить именно в
деталях, которые нельзя объяснить поздними политическими соображениями.
- Кто это? - спросил Тайк.
- Царь Чанзитта, - удивился я. - Это же видно.
- Профессор, вы великолепны, - сказал капитан. - Разумеется, это царь
Чанзитта, знакомый всем нам с детства.
Царя неотступно сопровождал первосвященник, личность также хорошо
известная по хроникам, Шин Арахан, сморщенный, благостный старец. Старец
не последовал во дворец за царем, а принялся давать какие-то ценные
указания архитектору Ананды, даже рисовал арки тростью в пыли.
В тот же день мы видели, как надсмотрщики избивали бамбуковыми палками
провинившихся в чем-то рабочих. Зрелище было жутким, казалось, что крики
людей сквозь века и миллиарды километров проникают в лабораторию. Через
две минуты вся станция уже знала о происходящем, в зал набились физики,
электронщики, монтажники, и их оценка происходящему была настолько резка,
что мне стало стыдно за средневековую Бирму, и, может, поэтому я сказал,
когда угас экран:
- Разумеется, если показать крестовые походы или опричников Ивана
Грозного, никто бы из вас не возмутился.
- Не расстраивайтесь, профессор, - ответил мне за всех капитан. -
Бывало куда хуже. За этим не стоит даже углубляться на тысячу лет в
прошлое. Но нам пришлось увидеть именно Бирму. И мы не можем войти в экран
и схватить надсмотрщика за руку.
На следующий день на песке, там, где проходила экзекуция, видны были
бурые пятна крови. К концу сеанса поднялся ветер и занес их пылью.
Жизнь моих далеких предков была тяжела, грязна и жестока. Золотой век
хроник и легенд не выдержал испытания. И тем удивительнее казался храм
Ананда, совершенный, легкий, благородный, призванный на века прославить
Паганское государство. Он гордо возносился над страданиями маленьких людей
и становился памятником им, все-таки не зря проведшим на земле отведенные
годы.
У старика, что нес воду в первый день, была дочь. Дочь эту знали все на
станции, и беспокойные физики, приходившие повидаться с ней, держали пари,
появится она сегодня или нет.
Дочь (а может быть, внучка) старика была невысока ростом, тонка и
гибка, как речной тростник. Ее черные волосы были собраны в пук на затылке
и украшены мелкими белыми цветами. Кожа ее была цветом как тиковое дерево,
глаза подобны горным озерам. Не пытайтесь упрекнуть меня в романтическом
преувеличении - именно такой я ее помню, именно такие сравнения пришли на
ум, когда я впервые разглядел ее. И если я, старый человек, говорю о
девушке столь приподнятым слогом, то о молодежи и говорить нечего. Лишь
Сильвия была недовольна. Она глядела на Тайка. А Тайк глядел на паганскую
девушку.
Как-то я нечаянно подслушал разговор Сильвии Хо с Тайком.
- Все, что мы видим, подобно спектаклю, - сказала Сильвия. - Ты
чувствуешь это, Тайк?
- Ты хочешь сказать, что это все придумано?
- Почти. Этого нет.
- Но они реальны. И мы не знаем, что случится с ними завтра.
- Нет, знаем. Профессор знает. Эти люди умерли почти тысячу лет назад.
Остался только храм.
- Нет, они реальны. Отсюда, со станции, мы видим их живыми.
- Они умерли тысячу лет назад.
- Посмотри, как она улыбается.
- Она тебя никогда не увидит.
- Зато я ее вижу.
- Но она умерла тысячу лет назад! Нельзя влюбиться в несуществующего
человека.
- Что за чепуха, Сильвия. С чего ты взяла, что я влюбился?
- Иначе бы ты не защищал ее.
- Я ее и не защищаю.
- Ты хотел бы, чтобы она была сегодня.
- Хотел бы.
- Сумасшедший...
Я сидел в кресле, незамеченный ими. Я улыбнулся, когда Сильвия убежала
по коридору, прижимая к груди папку с рисунками и фотографиями обитателей
паганской эры. Тайк вернулся к пульту и принялся копаться в схемах,
насвистывая что-то печальное. Он был подобен человеку, полюбившему
Нефертити - запечатленный в камне прекрасный момент далекого прошлого.
Еще через три дня произошло новое событие, взбудоражившее всю станцию,
ибо станция близко к сердцу принимала события, происходившие в Пагане.
Приехали кхмерские послы. Пожалуй, человеку, незнакомому с историей Бирмы,
трудно понять мое волнение, когда я угадал кхмеров в утомленных долгим
путем, длинноволосых, богато разодетых людях. Они слезали с опустившихся
на колени слонов, скребя пятками по морщинистым серым бокам, и слуги
раскрывали над ними золотые зонты, знаки знатности и власти. Да, это были
кхмеры, с империей которых граничил Паган. И возможно, именно сейчас,
завтра, послезавтра, будет разрешен долгий спор историков, платил ли Паган
дань Ангкору или права была хроника Дхаммаян Язавин, утверждавшая, что
цари кхмеров признавали вла