Произведения Кира Булычёва
Цикл "Гусляр"
Поломка на линии
. Когда будут житьте люди, которые смогут ездить на несколько сот лет в прошлое.
Если эта сумасшедшая идея имеет смысл, то становится понятно, почему
вещи стали появляться только вчера. Не потому что ящик заработал вчера, а
потому что он вчера сломался. Ну да, сломался. На линии "прошлое -
будущее" полетел какой-то транзистор. И получилась дыра. А может, пробило
изоляцию - мало ли что может случиться. И вот ко мне в комнату, в мое
время начали падать вещи, раздобытые археологами будущего в далеком
прошлом.
Идея мне понравилась. Но какова моя роль во всей этой истории? Вызвать
электрика, чтобы посмотреть нишу? А потом отправят меня в сумасшедший дом?
Воспользоваться плодами поломки и собирать жатву с чужой работы? Выменять
у Митина всю его библиотеку? Тоже какая-то чепуха получается.
Я поставил горящую лампу в нишу и протер носовым платком боковую
стенку. Потом ощупал ее пальцами и вставил в узкую щель внизу кончик ножа
бабушки Каплан, который я снова унес из кухни. Я действовал осторожно,
потому что боялся сломать машину насовсем. И бывает же такое везение -
вдруг эта стена поддалась и открылась. За ней оказался пульт, и все стало
совершенно ясно. Я был прав.
Центр пульта занимала временная шкала. Вдоль нее шли светящиеся точки.
Одна из них, возле года 1667-го, горела ярче других, и именно возле нее
стояла стрелка. Кончалась шкала 2056 годом.
Внизу шло густое переплетение проводов и проводников и ряд кнопок
неизвестного мне пока назначения. Вдруг точка у года 1667-го загорелась
ярче, и в тот же момент я почувствовал над головой гудение. На этот раз я
понял, что все это может значить, и отдернул голову. Небольшая книга в
кожаном переплете с застежками глухо стукнулась о пол ниши. Я успел
заметить, что в тот момент, когда она упала, в потолке появилось отверстие
точно в размер книги. Все ясно. Я угадал. Красным светом вспыхнула на
мгновение точка 1967 года. Конечная станция не загорелась. Ну что ж,
очевидно, пока не заметили поломки и продолжают работать впустую. Как же
дать им понять? Может, они так и не видят помаргивания в 67-м? А пока я
взял отвертку и стал проверять контакты. Это заняло у меня еще часа два. Я
действовал почти наугад. В схеме я так толком и не разобрался, хоть с
детства числюсь в радиолюбителях. Я копался и размышлял о том, что
интересно бы побывать в будущем и узнать, как там живут люди, и удастся ли
мне сделать что-нибудь толковое в жизни, и отчего я умру. И еще я думал,
что неплохо бы побывать и в прошлом. И зайти, например, к писателю
Александру Черняеву и узнать, как же он собирался окончить свой роман.
И тут я обнаружил поломку. Вы имеете полное право мне не верить. Куда
уж мне. Но я замотал разрыв фольгой - паяльника у меня не было - и решил
посмотреть, что будет дальше. Я был страшно горд, что нашел все-таки этот
чертов контакт. И тут загорелась снова лампочка 1667 года, и снова
раздалось над головой слабое гудение. Но я ничего не увидел, и ничего не
упало сверху, только загорелась вторая лампочка, уже не в моем году, а
прямо в 2056-м. Все правильно. Они получили свою посылку. Я могу спать
спокойно.
Я откинулся на стуле и понял, что жутко устал и что уже темно. И что я
сам не очень верю в то, что произошло. И не знаю, как отправить по
назначению скопившееся у меня барахло.
В дверь постучали.
- Кто там? - спросил я.
- К тебе, - сказала бабушка Каплан. - Ты что, звонка не слышишь? Я
должна за тебя открывать? Ты снова мой нож взял?
Я подошел к двери и сказал:
- Нож я отдам позже. Не сердитесь.
Она добрая старуха. Только любит поворчать. Это возрастное.
За дверью стоял человек лет сорока в синем комбинезоне, с чемоданчиком
в руках.
- Вы ко мне? - спросил я.
- Да. Я к вам. Разрешите войти?
- Входите, - сказал я и тут вспомнил, что войти ко мне нельзя.
- Одну минуту, - сказал я, захлопнул дверь перед его носом и срочно
задвинул на место полку с книгами.
- Извините, - сказал я, впуская его, - у меня ремонт и немного
беспорядок.
- Ничего, - ответил он, закрывая за собой дверь.
И тут он увидел кирпичи на полу. Посмотрел на них, потом на меня. И
сказал:
- Я представитель исторического музея. Мы получили сведения, что вами
найден клад большой ценности, и мы хотели бы ознакомиться с ним.
Что-то в речи этого человека, в манере держать чемодан и в чем-то еще,
неуловимом для других, но понятном мне, проникшему в тайны времени,
подсказало единственное правильное решение: не из музея он.
- Я все уже починил, - сказал я.
- Что вы починили?
- Ваш почтовый ящик.
Я отодвинул полку и подвел его к нише. Я показал ему контакт и сказал:
- Вот только паяльника у меня не было, пришлось фольгой замотать.
Тут загорелась лампочка в 1667 году, и он понял, что я все знаю.
Почтальон-механик из 2056 года запаял контакт, переправил в будущее
вещи, и потом мы с ним заделали дыру в стене так, что даже мне не
догадаться, где она была. И он очень благодарил меня и немного удивлялся
моей сообразительности, но когда я его спросил, что будет через сто лет,
он отвечать отказался и сказал, что я сам должен понимать - сведения
такого рода он разглашать не может.
Потом он спросил, чего бы я хотел. Я сказал, что спасибо, ничего.
- Так, значит, никаких просьб? - спросил он, берясь за ручку
чемоданчика.
И тут я понял, что у меня есть одна просьба.
- Скажите, ваши люди бывают в разных годах?
- Да.
- И двадцать лет назад?
- И тогда. Только, разумеется, со всеми предосторожностями.
- А во время войны и блокады кто-нибудь был в Ленинграде?
- Конечно.
- Вот что, выполните такую просьбу. Мне надо передать туда посылку.
- Но это невозможно.
- Вы сказали, что выполните мою просьбу.
- Что за посылка?
- Одну минутку, - сказал я и бросился в кухню. Там я взял две банки
сгущенного молока, и полкило каплановского масла из холодильника, и еще
пакет сахара - килограмма в два весом. Я сунул все это в большой
пластиковый мешок Лины Григорьевны и вернулся в комнату. Мой гость из
будущего подметал пол.
- Вот, - сказал я. - Это вы должны будете зимой сорок второго года, в
январе месяце передать писателю Черняеву, Александру Черняеву. Ваши его
знают. И адрес его сможете найти. Он умер от голода в конце января. А ему
надо продержаться еще недели две. Через две недели к нему придут с радио.
И не смейте отказываться. Черняев писал роман до последнего дня...
- Да поймите же, - сказал гость, - это невозможно. Если Черняев
останется жив, это может изменить ход истории.
- Не изменит! - сказал я убежденно. - Если бы вы так боялись прошлого,
то не брали бы вещей из семнадцатого века.
Гость улыбнулся.
- Я не решаю таких вопросов, - сказал он. - Давайте я возьму вашу
посылку. Только сорвите наклейки с банок. Таких не было в Ленинграде. Я
поговорю в нашем времени. Еще раз очень вам благодарен. Спасибо. Может
быть, увидимся.
И он ушел, как будто его не было. У меня даже появился соблазн снова
сорвать обои и заглянуть в нишу. Но я знал, что этого никогда не сделаю. И
он тоже понимал это, а то бы не рассказывал мне так много.
На следующий день я обнаружил у себя в кармане две забытые монеты. Я
подарил одну Митину, а другую оставил себе на память. Митин принес мне,
как и обещал, однотомник Булгакова, а потом сказал:
- Знаешь, я нашел дома том "Литературного наследника". Там есть
воспоминания о Черняеве. Тебе интересно?
Я сказал, что, конечно, интересно. Я уже понимал, что они меня не
послушались и не передали старику моей посылки.
Да и, конечно, чепуху же я порол. Ведь большим тиражом отпечатана
биография писателя, и там черным по белому сказано, что он умер именно в
сорок втором году. Я даже посмеялся над собой. Тоже мне теоретик!
Вечером я прочитал статью о Черняеве. Она рассказала о том, как он жил
в Ленинграде в блокаду, как работал и даже ездил в самую стужу, под
обстрелом, на фронт выступать перед бойцами. И вдруг в конце статьи я
читаю следующее, хотите верьте, хотите нет:
"Зимой, кажется, в январе, я зашел к Черняеву. Александр Григорьевич
был очень слаб и с трудом ходил. Мы с ним говорили о положении на фронте,
об общих знакомых (некоторых из них уже не было в живых), он рассказывал
мне о планах на будущее, о том, что пишет новый роман и, если бы не
слабость, закончил бы его к весне. Я не спрашивал, почему мой друг
отказался эвакуироваться, несмотря на почтенный возраст и слабое здоровье.
Александр Григорьевич только пожал бы плечами и перевел бы разговор на
другую тему. Было холодно. Мы подкладывали в "буржуйку" обломки стула.
Вдруг Черняев сказал:
- Со мной случилась странная история. На днях получил посылку.
- Какую? - спрашиваю. - Ведь блокада.
- Неизвестно от кого. Там было сгущенное молоко, сахар.
- Это вам очень нужно, - говорю.
А он отвечает:
- А детям не нужно? Я-то старик, а ты бы посмотрел на малышей в
соседней квартире. Им еще жить и жить.
- И вы им отдали посылку?
- А как бы вы на моем месте поступили, молодой человек? - спросил
Черняев, и мне стало стыдно, что я мог задать такой вопрос.
Это, как ни печально сег