Произведения Кира Булычёва
Цикл "Гусляр"
Школьные каникулы Корнелия Удалова
РассказНаписан - 1995 (?)
Лев Христофорович пригласил к себе Удалова на чашку кофе. Ксения не
разрешала Корнелию Ивановичу пить настоящий крепкий кофе, к которому он
пристрастился за время своих космических странствий, полагая его вредным
для удаловского сердца, а Минц сам был кофейным любителем, умел выбирать,
молоть, обжаривать и варить в старинных армянских турках такой напиток,
что запахом его пропитывался весь дом, и жильцы, кто с завистью, а кто с
негодованием, нюхали воздух и покачивали головами. Впрочем, любой из
обитателей дома N 16 по Пушкинской улице мог заглянуть к Минцу на чашечку,
если тот, конечно, не был занят изобретательством или
научно-теоретическими размышлениями.
Старые друзья пили кофе маленькими глотками, чтобы лучше прочувствовать, и
запивали его из бокалов добрым французским коньяком, присланным профессору
из Сорбонны, где он в прошлом году делал доклад, а заодно походя решил
проблему протекавших крыш старинного университета, окружив их силовым
полем. Вот и благодарили его коллеги, не забывали.
- Странно, - произнес Корнелий Иванович, - я тут под Новый год купил
французского коньяку в такой же почти бутылке, только золота было больше
на этикетке. А вкус оказался хуже, чем у трех звездочек мелитопольского
розлива.
- Ничего странного в том нет, - возразил профессор. - Типичный пример
несоответствия вывески и содержания.
- Это грустно, - сказал Удалов, - всю жизнь я с этим сталкиваюсь. Еще на
пионерской линейке рапортовал, помню, о сборе двух тонн макулатуры, а было
ее три кило. Помню, такая была добрая девочка, Ириной звали... - Удалов
вздохнул и задумался.
- Ты о ком, Корнелий? - Спросил Минц.
- Это во втором классе было. Я ей все фантики отдал. И марки потом тоже. А
когда была контрольная по арифметике, она списать не дала.
- Обидно, - согласился Минц. - Очень обидно. Печенья хочешь?
- Нет, не хочу. У меня в школе и другие печальные случаи были.
- Какой период жизни ярче всего возникает у тебя в памяти? - спросил Минц.
- Школьные годы, особенно школьные каникулы, - без колебания ответил
Удалов.
- Я так и думал, - согласился Минц. - А вот о себе я этого не скажу. Не
знаю, не помню, не участвовал...
Они помолчали. Когда ты сжился с человеком, сблизился с ним, пережил
немало приключений, то можно посидеть молча, это не мешает общению.
- Как мы можем разбираться в других людях, - неожиданно для себя сказал
Удалов, - если сами себя не знаем.
- Правильно, - ответил Минц. - Потому что наш облик вовсе не отвечает
внутреннему содержанию. Об этом писали еще древние. Я старался решить эту
задачу, ответить на вызов, который мне бросила природа, но понапрасну. Ты
же знаешь...
Удалов кивнул. Он понял что Минц имеет в виду свое последнее не совсем
удачное, хоть и гениальное, изобретение. Лев Христофорович изготовил мазь,
которой можно было покрыть зеркало. И тогда зеркало отражало не видимость,
не зрительный образ человека, а его истинную сущность. Однако это
изобретение имело недостаток: ведь состояние человеческой души непрестанно
меняется. Сейчас вы дьявол, потому что общаетесь со своим начальником, а
через две минуты сущий ангел, так как увидели его секретаршу Ларису.
В зеркале Минца один и тот же человек мог последовательно увидеть десять
своих лиц или физиономий - в зависимости от обстоятельств.
- Ты же знаешь, - повторил Минц, - что нельзя упрощать обыкновенного
человека, нашего с тобой современника. Он многообразен.
- Вот я - точно многообразен, - согласился Удалов.
Они еще помолчали.
- Жизнь слишком быстро проходит, - продолжал Удалов. - Если в отпуске или
командировке, то еще терпимо. Но если в будние дни, то просто
катастрофически несется.
Кофе чуть остыл, но не потерял насыщенности и сочного вкуса. Удалов пил
его маленькими глотками, а Минц смотрел на друга и покачивал головой, как
китайский болванчик.
- Порой мне легче увидеть то, что было сорок лет назад, тогда как
прошлогоднее забывается. И я задаю вопросы небу: кто я такой? сколько
прожил на Земле? сколько мне еще суждено прожить? - размышлял вслух Лев
Христофорович.
Пожилой кот Мурзик, который приходил к Минцу через форточку подкрепиться
или подремать на коврике у плиты, устав слушать разговор стариков, стал
играть с катушкой ниток.
- И он туда же, - заметил Удалов. - Как будто котенок. Тоже не заметил,
как жизнь пролетела мимо. А ты говоришь - люди себя знают.
- Я не говорил такого. Я повторяю, что наблюдаю видимость людей, маски.
Мои попытки сорвать маски и заглянуть в истинные лица моих сограждан пока
не приносили результата.
- А ты подумай, Лев, - попросил Удалов. - Изобрети что-нибудь, а то совсем
старый станешь, истратишься.
Удалов улыбнулся.
- Сколько тебе лет? - спросил Минц.
- В будущем году на пенсию.
- Трудно поверить, - сказал Минц. - трудно поверить...
И словно отключился, словно забыл, что в гостях у него сидит дорогой друг
и давнишний сосед. Но Удалов не обиделся. Он знал момент начала
творческого процесса. Не раз его наблюдал. Теперь, пока изобретение не
совершится, профессора лучше не трогать. Бесполезно. Он находится в ином
мире, в мире буйного воображения и трезвых математических расчетов...
Удалов собрал чашки, вымыл их на кухне, попрощался, на что Минц кивнул
головой, словно заметил уход друга.
* * *
У Минца был один верный способ внедрять свои изобретения в жизнь. Для
этого надо было забраться на колокольню церкви Параскевы Пятницы и опылить
или обрызгать город чем следует. И тогда в Великом Гусляре начинались
очередные волшебные изменения.
- Пойдем, побрызгаем, - говорил Минц в таком случае своему верному
Удалову, а Корнелий в ответ спрашивал:
- А жертв среди мирного населения не будет?
- Пока не будет, - отвечал Минц. Он отвечал за последствия эксперимента,
но никогда не брал на себя ответственности за последствия последствий.
Стоял нежный осенний день. Небо над колокольней в тот день было сиреневым,
чистым и хрупким, гудок речного пароходика от пристани показался Корнелию
трубным гласом оленя. Канистра с очередным зельем, снабженная
распылителем, стояла на перилах колокольни.
- Так что же мы сегодня сеем? - спросил Корнелий Иванович.
- Помнишь наш вчерашний разговор? - спросил Минц.
Последний разговор между друзьями состоялся больше недели назад, но, как
известно, в глазах Минца время - фактор крайне относительный. Видно,
неделя показалась ему несколькими часами.
- Помню.
- Ты задел во мне больную струну.
Минц проверил, хорошо ли работает пульверизатор; прозрачное облачко
вещества выбралось из канистры и улетело вдаль.
- Ты открыл мне глаза, насколько бессмысленно я провел жизнь, если при
моих гениальных способностях так и не смог решить главную задачу науки -
как открыть истинную сущность человека? Каков он? Не в тот момент, когда
поглядел в зеркало, не в тот момент, когда ссорится с женой или подает
доллар нищему. Нет! Я хочу, чтобы с человека слезла привычная шкура и мы
увидели его голеньким!
С этими словами Минц сильно нажал на рычаг, и вскоре невесомая кисея
окутала весь город.
- Надеюсь, вы не в прямом смысле? - спросил Удалов.
- Не понял!
- Надеюсь, не в смысле всех раздеть, как в банный день!
- Одежды спадут сами! - туманно воскликнул Минц.
* * *
Опустевшую канистру Удалов донес до дома.
- Утром, - пообещал Минц на прощание. - Утром сам поймешь.
Ксения встретила мужа сердито - почему надо ждать его к обеду? Тут пришла
из ясель Каролинка, невестка, жена Максима. Привела Вениамина. Отношения
Удалова с невесткой были на грани "холодной" войны. Это происходило
оттого, что Каролинка, серьезный, образованный человек, попала в мещанскую
семью. За мещанство сильно попадало Максимке, доставалась толика презрения
Корнелию Ивановичу. Только Ксению Каролинка не смела презирать, потому что
с Ксенией такие номера не проходили. Тут живо вернешься в общежитие
речного техникума, откуда взял себе невесту Максим Удалов, плененный ею на
стадионе, где крепкая брюнетка стала призером района по толканию ядра.
Вскоре пришел и Максим, который второй год работал парикмахером, перейдя
на заочный факультет. А что будешь делать, если надо воспитывать ребенка в
яслях-лицее, чтобы он не стал мещанином?
Удалов хотел было поцеловать Венечку, но трехлетка знал, кто правит домом,
и уклонился.
- Твои поцелуи отдают пошлостью, - пролепетал ребеночек.
Удалову стало горько. Он понял, что, несмотря на определенный авторитет в
Галактике и след, оставленный в творчестве Кира Булычева, он с годами
потерял в семье остатки прежнего значения, и скоро ему уже будут ставить
миску с едой в углу, рядом с кошачьим блюдцем.
Вошел усталый Максимка. От него пахло одеколоном. Начался обед. Удалов
оглядывал свою семью и думал: скоро я распознаю вашу истинную сущность.
Минц снимет с вас шкуры.
* * *
Похожее с Удаловым уже было...
Много лет назад. Ему уже приходилось временно превращаться в мальчика.
Сейчас было иначе.
Удалов проснулся от странного, свежего и счастливого чувства внутренней
гармонии. Не открывая глаз, он уже понял, что в нем все прекрасно - и
мысли, и дела, и тело.
Удалов потянулся, но не достал ногами до спинки кровати, что раньше всегда
ему удавалось. Что-то мешало ему открыть глаза - словно он попал в лесу в
большую паутину, и теперь должен ее с себя стряхнуть.
С легким шорохом почти невесомая оболоч