Произведения Кира Булычёва
Роман "Река Хронос"
Навигация по страницам: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Книга I
>- Неумолимый и быстрый поток времени несет нас вперед, и там,впереди, обязательное расставание. Даже если ты можешь отчасти управлять
этим потоком, поправляя курс лодки хрупким веслом, даже если тебе дано
убежать от времени, оно все равно догонит тебя и сожрет. У Хроноса
ненасытная пасть. Если бы ты знал, сколько мне довелось пережить...
Впрочем, тебе это неинтересно, потому что пока ты не замечаешь, как
стремителен этот поток. Ты видишь лишь искры, что отражаются от золотых
рыбок в глубине... Иди, тебе пора спать.
- Да, я пойду. Спасибо.
Сергей Серафимович чуть приподнял брови, словно удивился быстрому
согласию пасынка, потом протянул руку, и Андрей пожал ее. Рука была
сильной, прохладной и сухой.
* * *
Андрей ощупью прошел к своей комнате.
У кровати горел ночник, возле него носилась наперегонки ночная
мошкара. Андрей задул ночник и думал, что заснет, но сон не шел. В
закрытые глаза било солнце, оно ореолом окружало профиль Лидочки.
<Господи, до чего я несчастен и одинок!>
Скрипнула половица, затем запели ступеньки. Отчим поднимался к себе в
кабинет. Потом за стеной звякнуло, словно ложка о стакан. Значит, Глаша
еще не спит. Вдали забрехала собака.
Воображение создало образ Глаши, что раздевается за стенкой, но
звуки, доносившиеся оттуда, были непонятны... Все стихло.
Андрей не помнил, как поднялся. Он очнулся у Глашиной двери. Сердце
билось, как после бега. Надо было толкнуть дверь, но рука была тяжелой и
не подчинялась. Андрей мысленно уговаривал Глашу: ведь ты знаешь, что я
здесь, ты должна открыть дверь...
Дверь не открывалась, и, поняв наконец, что стоять далее так
невозможно, Андрей толкнул дверь ладонью. Дверь была заперта. Он удивился
- от кого бы заперлась Глаша? Потом постучал костяшками пальцев. Никакого
ответа. Он постучал снова.
И тогда услышал, как скрипнули пружины кровати и босые ступни
зашлепали к двери.
- Ты что, Андрюша? - послышался шепот из-за двери, и Андрею стало
сладко оттого, что она догадалась, кто именно пришел к ней ночью, и не
сердится.
Андрей с ужасом сообразил, что не подготовил никаких слов, он не
знает, что надо сказать и что положено говорить в таких случаях.
- Глаша, мне надо поговорить с тобой.
- Завтра поговоришь, Андрюша, спи.
- Глаша, я на минутку. Я только скажу два слова.
- Поздно.
- Но я тебя умоляю!
Звякнул крючок. Дверь приоткрылась.
Глаша была в длинной ночной рубашке, волосы распущены, глаза казались
совсем черными. <Странно, - подумал Андрей. - Здесь совсем темно, а я ее
вижу>.
Одной рукой Глаша придерживала дверь, другую положила себе на грудь,
прикрывая ее.
- Иди спать, - шептала она, удерживая дверь, потому что Андрей тупо
нажимал на нее, норовя войти, словно в этом была его основная цель. - Иди
спать, ты с ума сошел.
- Глаша, мне очень нужно, на минутку, ты же понимаешь...
- Глупый, глупый, Сергей Серафимович услышит, что же тогда будет?
- Он спит, ты же знаешь.
- Иди, Андрюша, иди, завтра проснешься, тебе стыдно станет.
Видно, сообразив, что так ей Андрея не пересилить, Глаша оторвала
руку от груди и толкнула Андрея. Он перехватил ее полную горячую руку и
потянул к себе. Но в этот момент наверху скрипнула дверь - то ли от
сквозняка, то ли Сергей Серафимович не спал и, услышав шум снизу, вышел из
кабинета. Андрей замер, а Глаша, воспользовавшись этим мгновением,
захлопнула дверь. Звякнул крючок. Андрей стоял затаив дыхание. Но сверху
не доносилось ни звука. А по ту сторону двери стояла Глаша. Андрей знал,
что она не уходит.
- Спокойной ночи, - долетел из-за двери шепот. Андрею послышалась в
нем усмешка.
Он на цыпочках дошел до своей комнаты, закрыл за собой дверь и
остановился у окна. Как все неловко и глупо вышло! Он, как барин Нехлюдов
в <Воскресении>, пытался овладеть горничной. Это же низко! В нем не было
злости на Глашу - только раздражение против своей необузданной плоти - вся
унизительность его положения обрушилась на него. Он не должен был так
поступать - не имел права. Если бы вчера ему сказали, что он будет
ломиться в дверь служанки отчима, он с оправданным презрением взглянул бы
на того человека. Что же происходит с ним? Неужели зверь, заточенный в
нем, столь силен и бесстыден, что заставляет забыть о высоком чувстве,
посетившем его недавно?
В доме и в саду царила тишина. В предрассветный час даже цикады
замолкли. <Глупо, глупо, глупо>, - повторял Андрей, забираясь под легкое
покрывало и накрываясь с головой, чтобы скорее заснуть и забыть обо всем.
Ужасный день, постыдный день... Завтра с утра он уедет в Симферополь.
* * *
Утром Андрей проснулся поздно, в десятом часу.
Просыпаясь, он услышал сначала дневные веселые звуки: пение птиц,
далекие голоса, квохтанье кур, звон ведра... Открыл глаза, увидел белый
потолок, по которому пробежала замысловатая, похожая на Волгу трещина, и
вспомнил ее - вспомнил, как в прошлом году так же просыпался в этой
комнате и так же смотрел на эту трещину... Он потянулся, понимая, как
хороша жизнь, и тут же зажмурился, потому что утро таило в себе обман -
оно, такое светлое и невинное, сохранило память о вчерашнем. Скорее
уехать... Может, выскочить через окно и, не прощаясь, покинуть дом, только
бы не видеть укоризны в глазах Глаши, а то и презрительного выговора. А
что, если отчим тоже услышал его ночные мольбы... <Господи, за что ты так
наказываешь меня?>
Но если выскочить в окно - как доберешься до Симферополя без единой
копейки? Искать Беккера? У него ничего нет, да и не хочется видеть его.
Ахмет наверняка катает князей по горам...
- Андрю-юша! - сказала Глаша, заглядывая в окно. - Ты все на свете
проспишь. Я уж два раза самовар ставила.
Глаша стояла за окном, опершись ладонями о подоконник. Она была в
розовом платье с короткими рукавами и переднике, волосы собраны в
темно-золотой пук.
- Доброе утро. - Андрей понял, что ничего дурного ночью не случилось.
И в этом было возвращение счастья.
- Давай, давай, не залеживайся! - Глаша рассмеялась, показав ровные
белые зубы. - Одна нога здесь, другая там!
Андрей вскочил с кровати. Глаша откровенно и весело глядела, как он
натягивает брюки.
- Жарища сегодня будет, - сказал она. - Просто ужасно.
- Который час? - спросил Андрей. Ему хотелось как-то выразить
благодарность Глаше за то, что она так легко отпустила ему ночные грехи.
- Скоро десять, - сказала Глаша. - Я тебе на кухне накрыла. Не
обидишься?
- Да хоть в чулане!
Глаша ушла, и Андрей, умываясь, слышал, как она созывает кур:
- Цыпа, цыпа, цыпа... идите сюда; цыпа, цыпа, цыпа...
Андрей прошел на кухню - прохладную, светлую и чем-то иностранную,
может, от белых плиток, которыми были покрыты стены, серебряного блеска
кастрюль и золотого сияния тазов. Глаша застелила белой салфеткой край
кухонного стола.
- А отчим где? - спросил Андрей.
- Сергей Серафимович с утра уехали, - сказала Глаша. - В Массандру,
там какие-то профессора из Парижа собрались поспорить, чей виноград лучше.
Ты же знаешь, он у нас большой ботаник.
Это даже к лучшему. В сущности, они уже вчера попрощались.
- Ты молочка сначала выпей, - сказала Глаша. - Знаешь почему? Его нам
сверху, с Ай-Петри привозят. Там травы особенные, горные...
Глаша хлопотала, подставляла ему горный мед и черешню - это была
обыкновенная, крепкая, налитая силой и здоровьем Глаша, совсем не та
желанная, таинственная женщина, столь смутившая Андрея, когда он увидел ее
за пианино в полутемном, наполненном жгучим пряным ароматом кабинете
отчима.
- Просто чудо, - говорила она, - сегодня утром встаю - все куры,
понимаешь, все без исключения снеслись. Ты только посмотри.
Она взяла с широкой полки большую миску, до краев полную яиц.
- Может, возьмешь с собой, Марии Павловне, а?
- Ну куда я с яйцами через перевал? - рассмеялся Андрей. - Я яичницу
привезу.
Чай был душистый, темный, Глаша наливала его из заварного чайника с
голубыми розами и щербинкой на носике. Андрею чайник был знаком уже много
лет.
- Ты дальше что будешь делать? - спросила Глаша. - Сейчас домой или,
может, искупаешься? В море хорошо сейчас!
- А в самом деле! - сказал Андрей. - Искупаюсь сначала.
- Только к обеду возвращайся. Я окрошку сделаю, у нас ледник хороший.
Пообедаешь, поспишь, а как жара схлынет, поедешь. У нас теперь в
Симферополь автобус ходит. Знаешь?
- Нет, не слышал.
- Евстигнеевы, которые раньше линейки держали, автобус купили.
Немецкий. Дыму от него - ужас. К ночи дома будешь.
Все устраивалось как нельзя лучше.
- А ты небось купальный костюм не взял? Так в сундучке под твоей
кроватью должен быть, еще с того года. Если, конечно, налезет. Уж очень ты
широкий стал.
- А когда Сергей Серафимович вернется?
- Он к вечеру приедет. Думаю, к вечеру. Куда спешить?
Было жарко, мухи жужжали у марли, натянутой на окно. Глаша - ах! -
смахнула осу, что опустилась на скат груди. И Андрей тут же вспомнил ночь
- не умом, а телом вспомнил. И отвернулся.
Когда Андрей, с легкой сумкой, в которой лежал купальный костюм,
полотенце и томик Леонида Андреева, спустился вниз к пляжу, мыс