Произведения Кира Булычёва
Роман "Река Хронос"
Навигация по страницам: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Книга I
о нельзя былоуйти, не узнав.
- Ничего я не хочу сказать, Андрюша, иди спать. От тебя был выкидыш.
А я думала - ребеночек родится. Так что у Сергея Серафимовича были
основания на меня сердиться. Но если бы не его забота, я бы померла.
- Но почему ты ничего не сказала? Мне! Почему не написала?
- Чтобы ты возненавидел меня? Старая баба, соблазнила мальчика, и
теперь он, совестливый, должен свою любовь к молоденькой забыть? Даже если
бы был ребеночек, я бы тебе в жизнь не сказала. Да нельзя, значит, мне...
- Прости, Глаша.
- Иди спать, дурачок. Мне еще надо прибрать. Иди-иди, не приближайся
даже и поцелуев мне твоих не надо - сам понимаешь, что все сгинуло.
Андрей прошел к себе в комнату, и у него было ощущение конца света -
завершения прошлой жизни. Он лежал на узкой кровати, смотрел, как бьются
под ветром занавески открытого окна, и понимал, что больше никогда ему не
лежать на этой кровати и не слышать поутру, как Глаша созывает кур, как
сухим голосом отдает ей хозяйственные распоряжения отчим, потом берет
велосипед и уезжает куда-то по делам... <Она страдала и была близка к
смерти из-за меня! И я ничего не почувствовал, не понял, только избегал
ее. Она благородная женщина, а я мелкий мерзавец!>
Глаша вошла без стука. Она была одета. Подошла к его кровати,
наклонилась и поцеловала - в губы, горячо и долго. Потом с силой рванулась
из его рук, выпрямилась, нервно коротко засмеялась и сказала:
- Спокойной ночи, коханый мой.
И ушла, захлопнув за собой дверь.
Андрей думал - встать ли, пойти ли к ней в комнату. Но понимал, что
не нужно, даже если Глаша ждет его прихода.
Утром Глаша разбудила Андрея и сказала, что от Ялты до Симферополя
теперь ходит авто. Только надо успеть подойти к девяти к <Франции>.
Ветер не улегся, но был спокойнее. Глаша дала ему на дорогу слив и
абрикосов. Они обсуждали, когда он приедет, - все зависит от того,
останется ли он в университете.
- Оставайся, - сказала Глаша уверенно, - нельзя тебя убить. На войне
первым делом таких, как ты, мальчиков убивают. За что тебе в таких же
германских мальчиков стрелять? Они тебя не обижали.
- Ты не понимаешь, - сказал Андрей. - Речь идет о судьбе демократии.
- И европейского славянства, и защиты бельгийских деревень от
гуннских насильников. Ты чего мне газеты пересказываешь?
Глаша проводила его до калитки. Филька сидел рядом, смотрел, склонив
набок голову.
* * *
Когда Андрей вернулся в Москву, его ждало письмо от Лидочки,
отправленное из Батума, в котором она рассказывала ему о перипетиях их с
Маргаритой путешествия. В нем она призналась: <Рита все знает о нас. Но
она моя лучшая подруга, и я ей все рассказываю. Не сердись>. Лидочка
писала, что ждет, как Андрей ее встретит в Москве. Ждет с нетерпением.
Ждет не дождется - ведь она никогда не была в Москве.
Но осенью она в Москву не приехала.
Глава 4
ОКТЯБРЬ 1914 г.
В августе Лидочка в Москву не приехала. Как следовало из печального
письма, ее невольная одиссея с Потаповыми закончилась только двадцать
третьего августа, и возвращались они не на <Левиафане>, а совсем на другом
пароходе, и не почетными гостями, а обыкновенными пассажирами второго
класса. Пароход шел с потушенными огнями, потому что опасались прорыва
через Босфор немецких крейсеров. Родители сильно переволновались, и, когда
на семейном совете решалось, ехать ли Лидочке в Москву, чтобы поспеть к
началу занятий, мать взбунтовалась. Решено было, как сообщила в письме
Лидочка, отложить ее отъезд в Москву на год, пока не кончится война. Тем
более что год даром не пропадет: Лидочка будет заниматься рисунком и
акварелью и поступит пока сестрой милосердия в военный госпиталь, куда
привозят офицеров, раненных в Галиции.
Андрей, пока суд да дело, вернулся в университет и даже пошел на
лекцию профессора Авдеева, но тот Андрея игнорировал, полагая его
предателем и дезертиром. На лекции была и Тилли, но она не подошла к
Андрею.
В университетском госпитале дел было меньше, потому что теперь там
заправляли врачи и медсестры, все кровати были расставлены и котлы для
кухни установлены.
Андрей пребывал в сомнениях, и причиной их было не столько письмо
Сергея Серафимовича, которое каждый день получало все новые подтверждения
с полей сражений в Восточной Пруссии и Бельгии. Война обещала затянуться,
но все же Андрей разделял надежды Иваницких, что она закончится к
следующему лету, хотя бы потому, что зимой русские войска, привыкшие к
холоду, смогут нанести германцам и австрийцам решительное поражение. Пока
что поражения терпел генерал Самсонов и неожиданно взошла звезда
престарелого Людендорфа. В Москве распространялись слухи о предательстве
немцев, засевших в высших сферах, причем называли имена Ренненкампфа,
который столь неудачно распорядился в Восточной Пруссии, погубив войска в
Мазурских болотах, да и самой императрицы Александры Федоровны, на которой
народная молва сфокусировала нелюбовь к правительству и царскому дому.
Получалось, что слабовольный царь в сущности неплохой человек, но попал
под влияние жены. В России вообще не терпят царских жен, которые
занимаются политикой. В начале сентября, когда Андрей получил печальное
письмо от Лидочки, как раз пришли вести о масштабах русского поражения в
Восточной Пруссии, и газеты пытались уравновесить эти известия громкими
сообщениями с галицийского фронта. В <Ниве> печатались фотографии наших
отважных воинов на берегу реки Сан.
Андрей не оставлял мысли записаться в армию вольноопределяющимся, но
не потому, что хотел бесстрашно пролить кровь на полях сражений. Ему
неловко было оставаться молодым здоровым студентом, когда молодым и
здоровым было положено находиться на фронте. В университете это было
очевидно - чуть ли не половина студентов покинула Москву. Независимо от
того, идти ли на фронт по убеждению или из чувства принадлежности к
народу, занятия историей в университете потеряли всякий смысл. <Если я
хочу стать историком, - рассуждал Андрей, - то не могу собирать факты из
вторых рук. Я должен быть там, где происходят основные события>. Может,
поэтому Андрей был отрицательно настроен к выступлениям большевиков, когда
те объявляли войну империалистической и призывали в ней не участвовать.
Разумеется, война была империалистической, разумеется, гнить в окопах - не
самое лучшее занятие для молодого поколения, но все же, когда воюет и
страдает весь народ, говорить о ненужности войны вредно и даже подло.
Потому в студенческих спорах Андрей занимал оборонческую позицию, но от
партийных интересов был далек.
Но судьба, как бы узнав о его намерениях, за день до того, как Андрей
подал прошение об отпуске из университета, наградила его страшными болями
в животе. Два дня Андрей терпел, на третий ему стало так плохо, что
квартирная хозяйка вызвала врача. Врач тут же определил аппендицит, причем
в опасной, запущенной стадии. Андрея отвезли на <скорой помощи> в больницу
и сделали ему операцию. Аппендицит был гнойным, он прорвался как раз во
время операции, и началось было заражение. Только через две недели Андрей
оправился настолько, что смог написать письма в Симферополь и Ялту, в
которых сообщал про аппендицит в тонах юмористических, как о пустяковом
недомогании.
Но он провел в больнице еще неделю, прежде чем вернулся на квартиру.
Сентябрь подошел к концу, к удивлению Андрея, деревья стояли желтые, в
Москве прибавилось военных и больше стало легкораненых. Наступление в
Галиции ничем не закончилось, война стала обыкновенной, вечером к нему
зашел приятель и сказал, что Никифорова с третьего курса убили на Дунайце,
а еще один студент с их курса застрелился, потому что вернулся слепым и
невеста от него отказалась.
Врач посоветовал Андрею взять небольшой отпуск для поправки здоровья
и, узнав, что родственники Андрея живут в Крыму, сказал, что это лучший
выход из положения.
Утром 6 октября Андрей послал телеграмму тете Мане и Лидочке, потом,
подумав, еще одну - отчиму. И в тот же день после обеда получил телеграмму
от тети Мани.
Телеграмма была неожиданной не только потому, что он не ждал ответа,
но потому, что такое может случиться лишь с другими, о таком можно
прочесть в газете или в романе. Но с нами такого не бывает.
Телеграмма гласила:
Приезжай немедленно. Ялте несчастье Сергеем Глашей. Мария.
* * *
Тетя Маня встречала Андрея на вокзале. Видно, она начала плакать
задолго до прихода поезда, нос ее был малиновым, глаза сузились за
распухшими веками.
- Какое счастье, что ты достал билет, - сказала она, увидев Андрея.
- Тетя. - Андрей поставил чемодан, и тетя прижалась к его груди. -
Тетя Маня, скажи, что случилось? Я же не знаю.
- Я тебе послала телеграмму. Разве ты не получил?
- В телеграмме было сказано только про несчастье. Я не знаю - какое!
- Глаша в ужасном состоянии.
- Глаша? Что с ней? А Сергей Серафимович?
- Я не представляю. Господин Вревский думает, что они утащили его с
собой.
- Кто? Зачем?
- Чтобы пыта-а-ать...
Тетя начала неудержимо рыдать, и Андрею было неловко, что все на них
смотрят, и он постарался у