Произведения Кира Булычёва
Роман "Река Хронос"
Навигация по страницам: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Книга II
я у Колчака вЧерноморском флоте. У Колчака. Он думал о себе в третьем лице,
отстраненно, будто читал книгу о жизни великого человека... А не поздно?
Тебе сорок семь, Александр Васильевич, у тебя неладно со здоровьем, в тебе
нет того задора и силы, как десять лет назад.
Но отказаться от исторического шанса спасти Россию, повернуть ее
историю в спасительном направлении - значит не выполнить предначертания
судьбы, а за это судьба жестоко отомстит.
- Жребий брошен, - сказал Александр Васильевич вслух и оглянулся - не
слышит ли кто. Но он был в кабинете один.
Александр Васильевич взял со стола колокольчик. Звон его был
мелодичен, но проникал за много стен. Адъютант тут же появился в дверях.
- Все ли в порядке? - спросил Колчак.
- Как вы приказали, Александр Васильевич, - ответил адъютант.
- Через час?
- В десять ноль-ноль, - сказал адъютант.
В десять ноль-ноль утра 5 марта вице-адмирал Колчак и прочие высшие
чины Севастополя и Черноморского флота закончили слушать литургию,
совершаемую в Николаевском соборе епископом Сильвестром. После этого
процессия крестным ходом двинулась от собора на Нахимовскую площадь, к
Графской пристани.
Здесь уже были выстроены для парада сводные команды кораблей,
запасной полк, а также отряды гимназистов и реалистов. Народу собралось
множество. Хоть о параде стало известно лишь в восемь утра, но народ в
городе уже несколько дней ждал какого-то большого праздничного события,
которое было бы достойно революции и душевно бы соответствовало ей.
Именно потому Колчак и устроил парад с молебном и оркестрами.
Инициатива в решениях должна была исходить от него, потому что в ином
случае нашлись бы желающие взять власть в свои руки.
Мартовский день выдался солнечный, даже припекало. Зеленая трава
выбивалась на косогорах и на бульваре... Солнце отражалось в воде, и было
весело.
Там же, на Графской пристани, епископ Сильвестр отслужил молебен во
славу народного революционного правительства и всего российского воинства.
Затем, когда священнодействие закончилось, он позволил адмиралу перейти к
следующему этапу праздника.
Александр Васильевич пошел вдоль строя матросов и солдат,
останавливаясь, и громко, высоким, пронзительным, слышным по всей площади
голосом, выкрикивал:
- Народному правительству - ура! Верховному главнокомандующему - ура!
Матросы, солдаты, а особенно гимназисты весело и дружно подхватывали:
<Уррра! Уррррааа...>
Завершив обход войск, Александр Васильевич поднялся на ступени
Морского собрания, откуда и принял парад. Оркестр играл церемониальный
марш, части с различной степенью выучки разворачивались и проходили по
площади мимо адмирала. Колчак стоял на шаг впереди остальных генералов и
офицеров, держа ладонь под козырек черной фуражки. Тонкие губы были тесно
сжаты.
Обывателям, которых накопилось уже несколько тысяч, зрелище парада
было по душе. Многие стояли, украшенные красными бантами и розетками, над
толпой виднелись два или три красных флага. Но ни Колчак, ни иные лица,
принимавшие парад, никаких бантов и ленточек себе не позволяли - тем более
что пока и не было указаний из Петрограда по части дальнейшей судьбы
армейского церемониала.
Когда последний отряд реалистов, сопровождаемый оркестром, прошел
мимо собрания и площадь опустела, если не считать зрителей, не спеша
расходившихся по домам, потому что было уже около часа и пора обедать,
Колчак обратился к стоящим ближе прочих генералу Веселкину и епископу
Сильвестру и произнес благодушно:
- Кажется, мы успели.
Глупый Веселкин хохотнул, не поняв, чего же успели, и сказал:
- Пора, пора, желудок пищи просит!
И сам захохотал.
- Свой долг перед революцией мы сегодня выполнили, - заметил ехидный
Сильвестр, и остальные вокруг засмеялись.
- Впрочем, вы правы, - позволил себе улыбнуться Колчак. - Мы
заработали обед. Революционерам уже поздно начинать демонстрации.
Он был уверен, что достаточно долго отвлекал внимание горожан и
нижних чинов.
В час уехали обедать к Веселкину, полагая, что праздником революция
завершилась. Но не учли, в том числе и умный Александр Васильевич, что
дальнейшие события могут включать иных участников, вовсе не тех, что
прошли парадом или отхлопали в ладоши.
Пока шел обед, сложилась иная ситуация.
Бухта была буквально наполнена шлюпками, катерами, яликами, баркасами
- шло первое воскресенье после революции, и если в будний день матроса
можно заставить красить палубу или грузить уголь, воскресный день - святое
дело, отдых. На то есть закон и порядок.
Всю неделю матросы на кораблях питались слухами и случайными
новостями. Все жаждали узнать - что же случилось. Ведь если революция -
это нас касается или нет?
Матросы сходили на Графской пристани, встречали знакомых из других
команд и экипажей, мало кто спешил на свидание - наступал день политики, а
не любви. Даже для самых от политики далеких, даже не знавших, что такое
политика, новобранцев.
Обычно матросы, сходя на берег, на Графской пристани или Нахимовском
не остаются - зачем маячить на глазах у начальства? Они переходят туда,
где тише, - на Исторический бульвар, а то в Татарскую слободку или на
Корабельную сторону, к полуэкипажу.
К полуэкипажу тянулось больше всего народу. Там, на громадном плацу,
окруженном казармами, и оставались. В полуэкипаже народ самый
осведомленный, они не грузят уголь, к ним попадают газеты - они на берегу.
Почему-то Александр Васильевич, который все старался предусмотреть,
объединяющей роли полуэкипажа не учел, как не учел и святости воскресного
дня. Впрочем, если бы учел - может быть, задержал бы течение революции в
Севастополе на день-два. А потом все равно колесо судьбы, катившее по
России, взяло бы свое - и закрутило бы и Севастополь, и Черноморский флот,
и весь Крым так же, как это случилось во всех других городах и гарнизонах.
Часам к трем во дворе полуэкипажа скопилось несколько тысяч человек -
большей частью матросов. Но было немало солдат и портовых рабочих. Чтобы
ощутить силу, хотелось быть вместе со своими. И когда своих стало много,
потом очень много - ощущение силы пронизало весь плац. Ораторы, которые
поднимались на большие ящики, стащенные на середину плаца, сначала
говорили то, что узнали из газет, - говорили о Петрограде. Но вскоре
оказалось, что революция имеет иное понимание - кто-то первый вдруг
выкрикнул:
- А у нас революции нету! Ее адмиралы в кармане держат!
Толпа радостно загудела - эти слова были важнее, чем то, каков состав
Временного правительства в Петрограде.
Ораторы выстроились в очередь. Толпились, спешили сказать. Всех
слушали, если недолго. Ораторы произносили слова, которые можно говорить
жене или другу, но вслух, для всех, с трибуны их никогда не произносили и
не думали, что будет возможно.
К невозможному в политике человек привыкает за несколько минут. Шок
короток - как, неужели это и мне можно? На глазах рождаются ораторы,
никогда ранее не витийствовавшие за пределами своего кубрика, а
оказывается, вполне приемлемые ораторы, потому что куда лучше Гучкова или
Шульгина отражают желания тех тысяч, что стоят вокруг разинув рты,
слушают, удивляются сопричастности к великим делам.
- На улицах городовые как при царе!
И царь уже далекое историческое прошлое, хоть и прошло-то три дня,
как его скинули.
- А политических еще из тюрем не выпустили! Куда это годится?
И уже в углу плаца собрались, создают комиссию по освобождению
заключенных.
И наконец кто-то, солдат, выкрикивает самую крамолу:
- Вызвать сюда Колчака! Пускай ответит народу, что это делается!
Эта крамола пришлась по душе - потому что иначе получался тупик.
Говорили о безобразиях друг другу - и никто не слушал. Значит, все так и
останется? А вот если вызвать Колчака, если сказать ему всю правду,
командующий послушает, и что-то произойдет.
Никто на плацу еще не понимал, что само обращение к Колчаку как к
инстанции, которая обязана распоряжаться, принимать меры и командовать,
подразумевает подчиненность этой массы людей адмиралу. Никто еще не
решался объявить себя или себе подобных инстанцией решающей - себе
подобные оставались пока просителями.
В той части толпы, что была ближе к казармам, произошло возмущение,
словно по ней пробежала волна - центром волны был невысокий человек в
черной фуражке - его выталкивали толпой к трибуне и, наконец, выбросили на
ящики. Человек оказался капитаном первого ранга со странной фамилией
Гсетоско, который служил командиром полуэкипажа и по требованию активистов
только что говорил по телефону с адмиралом Колчаком, который вернулся в
Морской штаб после обильного веселкинского обеда. Александр Васильевич сам
взял трубку...
Каперанг Гсетоско говорил сбивчиво, был напуган, хотя Колчак знал его
за рассудительного, спокойного человека. Он произносил <митинг>,
<президиум>, <представители>, и Александр Васильевич старался не показать
раздражения и в то же время внушить собственной выдержкой спокойствие
растерянному каперангу.
- Передайте членам президиума, - говорил Александр Васильевич тихо, а