Произведения Кира Булычёва
Публикации о Кире Булычёве
Навигация по страницам: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Голые люди
мая, к собственному удивлению, что онасчастлива - счастлива выбором, который заставляет ее теперь испытывать
холод и голод, укусы комаров и боль в сбитых ступнях - это же и есть
продолжение жизни! Это победа ее выбора над слепой волей холодных сердцем
чиновников.
И еще ничего в жизни не закончилось - главное, что с этого момента она
свободна и никому свою свободу не уступит. Пускай ей осталось прожить год,
месяц, неделю - но прожить на свободе!
Улыбаясь в полусне сквозь слезы, женщина теснее прижалась к спине
капитана Ут-дирека и, преисполненная нежности, прикоснулась горячими
губами к его шее. Капитан удовлетворенно хмыкнул во сне - ему снилось
что-то приятное.
* * *
Утро, туманное, прохладное, сырое, низвергло путешественников на еще
более низкую ступень отчаяния. Белая вата ползла по площадке перед
пещерой, от сырости было зябко, а к реке спуститься трудно, потому что
туман в глубине ущелья был гуще.
Люба проснулась раньше других и лежала, досматривая вместе со своими
спутниками их утренние сны. Она намеревалась, как только станет совсем
светло и поднимется солнце, отправиться на поиски фруктов. Но густой туман
заставил ее замереть на краю площадки.
Вскоре к ней присоединился По-из, которому тоже не спалось. Они молча
стояли и смотрели на текущее перед ними молоко, им не надо было
обмениваться словами, чтобы понимать друг друга.
Как известно, на Доме переводчики (телепаты) чаще всего вступают в
браки между собой. И, несмотря на некоторое неудобство постоянного знания
того, что творится в голове твоего партнера и прозрачности для него твоей
собственной головы, такие браки обычно прочнее, чем браки между
переводчиками и обычными людьми. И неудивительно, что По-из, еще перед
отлетом познакомившись с новой молодой и способной переводчицей и при том
привлекательной девушкой, сразу подумал, что она может подойти ему в
качестве подруги жизни.
- Еще один такой день, - сказала Люба, - я не могу переносить мучения
других людей. Они же умрут с голода, а я вынуждена буду умереть с ними
вместе.
- Неужели тебя не учили, как закрывать свои органы чувств от
воздействия чужих волн?
- Мы проходили это в школе, - ответила Люба. - Но я такая трепетная,
что все равно чувствую...
- Не беспокойся, - сказал По-из, кладя руку на обнаженное плечо своей
младшей коллеги, и та отпрянула в удивлении.
- Что вы имеете в виду?!
- Ты побледнела, - сказал По-из. - Ты еще так молода и наивна. У тебя
никогда не было мужчины...
- Мне еще не назначили мужа, - согласилась Люба.
- Теперь ты выберешь его сама.
- Кого захочу?
- Кого захочешь - из нас.
- Нет! - вырвалось у девушки. - Я надеюсь, что здесь есть другие
мужчины.
- К сожалению, ты не сможешь найти счастья с чужим. Я тебе это
гарантирую.
По-из не считал нужным скрывать свои вполне земные желания от девушки.
Но облекал их, опытный соблазнитель, в туман, подобный тому, что струился
у их ног. И Люба понимала опасность, но в опасности была запретная
сладость... Она даже забыла о голоде.
Люба нечаянно взглянула на ступни По-иза, а оттуда взгляд ее скользнул
выше, по его ногам... Нет, это немыслимо!
Но Люба не успела ничего сказать и даже не успела упасть в обморок,
потому что сначала По-из, а через две секунды и она сама почувствовала и
услышала, как к пещере идет некто совсем чужой. Но разумный.
Они начали отступать под навес пещеры... И тут-то Люба лишилась чувств.
По-из растерянно склонился над ней, стараясь поднять ее и унести, но не
успел, потому что как раз в этот момент из тумана вышел старший
унтер-офицер Сато.
Старший унтер-офицер Сато
Семья, к которой я принадлежу, занималась крестьянским трудом.
Однако низкое происхождение никогда не мешало мне иметь высокие идеалы.
В школе я принадлежал к обществу Вишневого бутона и воспитывался в духе
преклонения перед волей императора. Я поднимал дух бусидо и зачитывался
приключениями ронинов. Я намеревался после школы поступить в военное
училище, потому что шла великая война и войска империи проливали кровь для
создания Великой Азиатской сферы сопроцветания. Однако плохое зрение и
залеченный в детстве туберкулез не позволили мне стать летчиком и,
поднявшись с палубы авианосца, взять курс на американские линкоры в
Пёрл-Харборе. Я смирился с жизненным поражением и продолжал тренировать
свое тело и дух. Я был убежден, занимаясь военной подготовкой на пыльном
поле за школой в нашей деревне, что моя жизнь будет нужна императору.
Меня мобилизовали в армию в марте 1943 года в возрасте 18 лет. До этого
я, помимо обучения и активного участия в деятельности общества Вишневого
бутона, регулярно дежурил в отряде противовоздушной обороны. У меня была
невеста, однако имени ее я не помню.
В качестве солдата я был направлен сначала в Сайгон. Командиром моей
роты был первый лейтенант Камико, а командиром взвода лейтенант Имада. В
течение первого года моей службы я участвовал в трех операциях по борьбе с
партизанами. Я был в роте на хорошем счету, потому что, несмотря на
относительно слабое здоровье, я всегда выполнял приказы командования, не
щадя себя, и проявлял верность императору и любовь к командирам.
В начале 1944 года наш полк был направлен в Бирму, где мы участвовали в
араканской операции и отразили английское наступление.
Я был ранен, но остался в строю. Мною были убиты три английских
солдата. Летом 1944 года я был произведен в младшие унтер-офицеры. В то
время ходили слухи, что нас направят на острова в Тихом океане, где шли
тяжелые бои и где решалась судьба Великой сферы сопроцветания. Однако нас
перебросили в Лигон. В Лигоне было тихо. В то время он еще был тылом. Я
был направлен на железную дорогу, которую строили английские и голландские
пленные. Там был очень тяжелый климат, и многие болели дизентерией. Мне
пришлось участвовать в одной акции против деревни, в которой находили себе
кров и защиту некоторые враги нашей империи. Я делал это с
удовлетворением, потому что около той деревни в засаде погиб мой друг,
имени которого я не помню. Мы сурово отомстили за него. Мы стояли у двух
выходов из деревни, и, когда другие поджигали дома, мы стреляли в тех, кто
пытался убежать. Если бы меня спросили, чувствую ли я раскаяние, я бы
ответил, что высшая справедливость требует идти на ограничения излишней
совестливости. Совестливые опасны в бою. Я убежден, что беда японской
императорской армии заключалась в излишней мягкости в борьбе с
противником. Будь наши противники больше напуганы, они бы скорее сдались и
в конечном счете пролилось бы меньше крови, как японской, так и крови
наших противников.
Вы полагаете, что за все эти годы я стал диким зверем, лишенным умения
думать, подобно детям, взращенным волками? Я убежден в том, что я не
озверел. Но у меня была возможность долго и много думать. Я понял, что в
этом мире лишь разумная жестокость может принести мир и спокойствие. Любое
послабление ведет к появлению различных мнений, а наличие различных мнений
приводит к беспорядку и, следовательно, к междоусобной грызне и гибели как
людей, так и самой идеи. Я убежден, что, если бы мою точку зрения
разделили тысячи и тысячи солдат и офицеров императорской армии, то наша
закалка, умение переносить трудности, немыслимые для обычных людей,
позволили бы нам создать новую армию, перед которой, как жалкий тростник,
склонились бы наши враги. На этом я заканчиваю свои рассуждения и перехожу
к описанию событий моей жизни.
В августе 1945 года после тяжелых боев в долинах Лигона наш полк был
отведен на отдых и переформирование в горные восточные области страны. Мы
получили две недели отдыха, в которых очень нуждались.
Наша часть стояла на окраине городка Танги, и мы могли выходить в
город. Английские войска имели преимущество в технике и боевой силе, в то
время как американский флот перехватил инициативу на коммуникациях в
океане. Однако мы с уверенностью смотрели в будущее, потому что понимали,
что боевой дух нашей армии и секретное оружие, над которым трудились
японские ученые, помогут нам преодолеть временные трудности. Должен
сказать, что в нашей части не все, к сожалению, разделяли мою точку
зрения, однако наши командиры отличались мужеством и не переставали
вливать в нас уверенность в окончательной победе. В те дни у меня
произошел конфликт с младшим лейтенантом Макино. В частной беседе
лейтенант Макино разговаривал со мной и еще двумя унтер-офицерами нашей
роты о том, что война проиграна и наша империя должна будет долгие годы
расплачиваться за преступления самураев и генералов. Я единственный из
присутствующих резко возражал младшему лейтенанту, несмотря на то, что он
был мой старый боевой товарищ. Я понимал, что его речи вызваны усталостью
и упадком боевого духа. Будь я гражданским лицом, я бы забыл об этом
разговоре, но я понимал, что в часы тяжелых испытаний речи младшего
лейтенанта Макино могут оказать деморализующее влияние на боевой состав
роты. Поэтому я решил в свободный день посетить штаб военной полиции -
кемпетаи и посоветоваться там с кем-либо из офицеров.
В ближайший же выходной я выполнил свое намерение. Уйдя в увольнение, я
сказал моим товарищам, что намерен посетить гарнизонный публичный дом, но
на самом деле такого намерения у меня не было.
В кемпетаи меня провели к полковнику - командующему окружной полицией,
и я сообщил ему о нашем разговоре в роте.
Лейтенанта Макино в тот же день взяли в кемпетаи. Вскоре он был
допр