Произведения Кира Булычёва
Публикации о Кире Булычёве
Первый слой памяти
и, что случилось со спелеологами,никому не известно. Представляешь, до самой ночи спасатели пытаются бурить
завал, ищут, нет ли других входов в пещеру, и вдруг на дороге, в десяти
километрах от основного входа оказывается Бесо Гурамишвили.
- А он ничего не может рассказать.
- Правильно. Он ничего не может рассказать, и есть основания полагать,
что привести в сознание его сегодня не удастся. А когда удастся...
- Вход сильно завалило?
- Видно, сильно. Спроси у Алеши. Он привез Бесо. Он его друг.
- Сам спрашивай. Моей помощи там не потребуется.
- Наша с тобой помощь может потребоваться.
- Каким образом?
- Установка.
- А как с ее помощью добраться до спелеологов?
- Идем наверх, по дороге ты будешь думать, Гиви. Может, догадаешься.
Я шел по лестнице. Передо мной покачивалась широкая мягкая спина
Давида, и я все не мог придумать, как с помощью нашей установки можно
откопать спелеологов. Сразу восемнадцать человек, нет, семнадцать, один из
них как-то выкарабкался...
- Слушай, Давид, а не могло так быть, что этот Бесо выбрался наверх до
обвала?
- Не могло, - ответил Давид. - Он был в пещере со всеми.
- А может, его как-то выкинуло наверх?
- Не мели чепухи.
- Значит, он выходил потом?
- Потом.
Мы подошли к кабинету Лорда. Лорд был там. Он разговаривал с незнакомым
мне мужчиной, на котором белый халат сидел неловко, словноплохо
подогнанный маскарадный костюм доктора Айболита.
- Понял, - сказал я. - Значит, Бесо знает, как к ним спуститься, не
разбирая завала.
- Ты почти гений, - ответил Давид серьезно. - Эта мысль пришла Пачулия,
когда он вез Бесо в Тбилиси на "скорой помощи".
Мы стояли в дверях кабинета Лорда. Лорд нас не замечал.
- Гурамишвили - мастер спорта по альпинизму, - объяснил человек в
неловко сидящем халате, обращаясь к Лорду, как будто бы отвечая на мой
следующий вопрос. - В первой десятке скалолазов республики. Логично, что,
если у них была возможность добраться до какой-то трудной щели, пошел
Бесо. Второго такого среди них не было. А он молчит.
Человек сказал это с осуждением, как будто Бесо молчал назло ему. У
него были большие черные, усы и рыжие печальные глаза.
- Итак, молодые люди, - обратился к нам Лорд. - Вот, присутствующий
здесь товарищ Кикнадзе полагает, что мы можем ему помочь.
- Не мне, - поправил его товарищ Кикнадзе. - Тем, кто ждет помощи.
Лорд фыркнул. Лорд не терпит, когда его поправляют.
- Мы должны узнать, - продолжал Лорд после некоторой паузы, - как найти
спелеологов. И очевидно, никто, кроме нас, этого сделать не сможет.
- Никто, профессор, - согласился товарищ Кикнадзе, осознавший свой
промах.
Давид спросил Лорда:
- Будем готовить установку?
- Я уже распорядился, - сказал Лорд. - Меня интересует другое - кто
будет принимать?
- Я, - сказал Давид.
Лорд посмотрел на него в глубоком сомнении. Я понимал Лорда. Давид -
мальчик из хорошей семьи, которого много и вкусно кормили в детстве и не
заставляли заниматься спортом. Давид получился мягкий, теплый, округлый,
но, на удивление родственников, работящий. Он близорук, из-за чего его
возили ко всем окулистам Москвы, Ленинграда и чуть ли не Владивостока.
Любой другой на месте Давида возненавидел бы медицину, а он, наоборот,
полюбил ее. За муки, что ли?
- Если получится, - сказал Лорд, - то ведь придется туда идти...
И он обратил свой взор ко мне, из-за чего я непроизвольно расправил
плечи. Теоретически у меня в роду все должны были быть долгожителями, но
мои дяди и тетушки умудрялись погибать в молодости или максимум в
допенсионном возрасте. Они уходили на войну, падали со скал, а один дядя
утонул в Атлантическом океане. Мне тоже было суждено погибнуть в молодом
возрасте, и никто, кроме меня, в этом не сомневался.
- А ты как, Гиви, об этом думаешь? - спросил меня Лорд.
- Я думаю, что можно приступать, - сказал я.
Давид замурлыкал что-то о своем опыте и готовности... Лорд уже шел к
лаборатории.
- Давид, - попытался я его утешить. - Каждому свое, как говорили греки.
- Римляне, - поправил меня образованный Давид.
- Каждому свое, - повторил я. - Кто-то должен работать головой, а
кто-то бегать ножками.
Я люблю нашу установку, наверно, потому, что за эту любовь мне платят
зарплату и иногда дают премии. И еще потому, что понимаю в ней куда меньше
Лорда и даже меньше Давида. Хотя никто не понимает ее целиком. Она
настоящая женщина: непредсказуема и капризна. Она может одарить тебя
потрясающими данными, а затем обидеться на что-то и отказаться с тобой
сотрудничать. Она занимает половину второго этажа и подвал, куда уходят
инженеры, относящиеся к нам, медикам, как к людям второго сорта, годным
лишь на то, чтобы губить их изобретения. Инженеры сделали установку, мы
разработали методику ее применения,ивседругдругомвзаимно
неудовлетворены. Хотя в этом есть определенная доля кокетства.
Операционную лаборатории недавно отремонтировали и облицевали голубой
плиткой. С тех пор операционная казалась мне похожей на ванную комнату в
гостинице, особенно если ломался кондиционер. Акондиционеры,как
известно, ломаются только в самую жару. Не покрыта плиткой была лишь
правая от двери стена, которую занимала контрольная панель и пульт
управления.
Я заглянул в операционную через стеклянную дверь. Русико готовила
инструменты. В желтом халате она выглядит эффектно. Когда Русико подняла
голову и улыбнулась мне, я изобразил на лице восхищение ее неотразимой
красотой, но боюсь, что она снова меня не поняла...
Я пошел бриться. Я уже смирился с тем, что раз в неделю мне приходится
брить голову, и утешаю себя тем, что после этого похож на Маяковского. Мои
знакомые полагают, что бритье - моечудачество,способпобороть
интеллектуальную неполноценность. Большинство моих знакомых интеллигенты,
и поэтому они ни черта не понимают в жизни.
Я брился и вспоминал, как мы в первый раз два с лишним года назад
включили установку. Руслан и рыжая собачка из цирка, не помню, как ее
звали, лежали привязанные к столам в этой самой операционной. Только
операционная тогда была белая, крашенная масляной краской,потолок
протекал, и на нем были красивые разводы. Про разводы я узнал позже, когда
сам попал на один из столов. Я ввел иглу в мозг Руслана, Нателла
фиксировала датчики. Лорд волновался и потому был с нами резок и рычал на
Русико. Давид и инженеры суетились у пульта, и, хотя через десять минут
главный инженер сказал: "Пошла запись", мы ни в чем не были уверены.
Когда собаки проснулись, мы следили за ними, как ревнивцы за женами, а
собаки лакали молоко, жрали мясо, и Руслан смотрел на дрессировщика
пустыми глазами. А мы ведь специально выбрали цирковую собаку, потому что
она многое в жизни испытала и умела куда больше, чем ординарный пес
Руслан. Дрессировщик ворчал. Он не верил, что можно запирать память,
записать и передать Руслану все то, что знает его рыжая собачка. Мы и сами
сомневались, и это было самое паршивое, потому что на это дело было
ухлопано несколько лет и масса денег, и все эти годы многие серьезные люди
считали Лорда шарлатаном, его друзей-инженеров шарлатанами, а нас с
Давидом и прочую мелочь даже не шарлатанами, а просто идиотами.
К вечеру того же дня, когда скептически настроенный дрессировщик вновь
приступил к Руслану со своими приставаниями, наш драгоценный пес изобразил
на морде профессиональное отвращение, прошелся на задних лапах, сделал
сальто и неловко прыгнул сквозь затянутое папиросной бумагой кольцо. Рыжая
собачка смотрела на него во все глаза и подсказывала на собачьем языке,
что делать дальше. Руслану противно было заниматься делами, недостойными
честного крупногабаритного пса, но он занимался, потому что в его памяти
уже лежали знания, полученные им от рыжей собачки. Через два дня он обо
всем забыл и вернулся к обычной непритязательной жизни.
Дрессировщик, не поверив, что собаку можно в пять минут научить всему,
что его подопечные впитывали в себя месяцами изнурительного труда, забрав
свою бритую собаку, рассчитался в бухгалтерии и остался нами недоволен. А
мы устроили большой пир на даче Лорда и нескромно прославляли друг друга в
тостах и речах. А еще через три месяца я впервые попал на операционный
стол в качестве подопытного кролика и с тех пор хожу обритый наголо и
стараюсь никому не показывать шрамов над правым ухом.
Все это не значит, что мы с тех пор катились к славе по рельсам. Мы
плелись к ней, проваливаясь в волчьи ямы, блуждая по горным тропинкам, и
регулярно возвращались к началу пути, охваченные удручающей мыслью о том,
что никогда из этого лабиринта не выберемся. Мы работали с самыми умными
собаками в Грузии, а они почему-то передавали своим преемникам лишь
обрывки глупых воспоминаний или манеру кусаться исподтишка. Мы лелеяли
макак и мартышек, которые никак не могли получить отинформантов
элементарные навыки кидать кожурой банана в нелюбимого смотрителя. Мы,
наконец, жертвовали собой, и я два дня подряд мучилсязастарелым
раскаянием Давида, который, оказывается, в семилетнем возрасте украл
запонку у дедушки Ираклия и в ужасе от содеянного запустил ее в Куру. Это
преступление не бы