Произведения Кира Булычёва
Публикации о Кире Булычёве
Навигация по страницам: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Операция "Гадюка"
о абзаца в общие рассуждения о преступлениях Кагановича.Бумага возвратилась на следующий день.
На полях возле абзаца было написано очень неприлично.
В общем, отказ в грубой форме и с насмешкой, касающейся грузинского
народа в целом. Лаврентий Павлович был взбешен, он поклялся себе, что,
когда выйдет на свободу и посадит в клетку этого Хрущева, в первую очередь
отрежет ему яйца. Вот именно! И пускай весь народ знает об этом недостатке
покойного Никиты Сергеевича.
Когда Хрущев отказался в такой грубой форме прислать женщину, Берия
встревожился. Конечно, он утешал себя верой в могущество тибетских
астрологов, но астрологи где-то там, а автоматчики здесь. И если Хрущев
решит, что надобность в Лаврентии Павловиче миновала, он не постесняется
отдать приказ.
Лаврентий Павлович все ждал успешного заговора против Хрущева. Ждал,
надеялся и трепетал. Все зависит от того, кто придет к власти. Если те,
кем Берия в своих подневольных записках не занимался, не разоблачал, -
есть шансы остаться в живых. Но если победит Маленков или, что еще хуже, -
Каганович, то все, беспощадно.
Но вроде бы Хрущев укрепляется на троне. Судить об этом Берия мог
только по поведению самого Хрущева, то есть по его заметкам на полях
рукописи, то есть по интересу к тому или иному сотоварищу. А раз Хрущев
укрепился, то ему не нужны подпорки вроде воспоминаний Лаврентия
Павловича.
И вот наступил день, когда Берия, сдавши очередную порцию показаний, не
получил наутро карандашей и тетрадку.
Утро было самым обыкновенным. Он проснулся от того, что загремел засов.
Теперь он в камере жил один, без наблюдателя: не боялись, что он сотворит
с собой что-нибудь. Ему даже вернули очки, хотя преступник может очки
разбить и разрезать себе вены - такие случаи в практике органов известны.
Пришел капитан, которого Берия называл Колей, хотя неизвестно,
настоящее ли это было имя. Может, и настоящее. Коля был подобрее Ивана, он
иногда разговаривал. Вот и сейчас сказал:
- Доброе утро. Вставайте.
Он поставил на стол поднос, на котором лежал кусок хлеба, стояла миска
с кашей и кружка с чаем. На куске хлеба - два кирпичика рафинада.
Не вставая, Берия сказал:
- Сегодня какое?
- Не знаете, что ли?
В тоне капитана возникло человеческое сочувствие. Что это может быть?
День Сталинской Конституции? Нет, он прошел. День Рождения Хозяина?
Конечно же, день рождения Сталина.
- День рождения Иосифа Виссарионовича? - спросил Берия. Теперь все
зависело от того, как откликнется на догадку капитан. А вдруг он свой?
- Чего несете? - Капитан, наоборот, вопреки ожиданию как-то скис, будто
Берия сказал неприятное.
- Простите, если я что не так сказал. - Берия слышал просительные
интонации в собственном голосе. Это было совсем плохо.
- Новый год завтра, - сказал капитан. - Тридцать первое сегодня. А
завтра Новый год. Пятьдесят четвертый.
Капитан поставил поднос на стол и повернулся к двери.
Берия сел на койке.
Что-то было неправильно.
- Стой, - сказал он. - Я же тебе вчера говорил! У меня бумага
кончилась. И карандаши. Слышишь? Мне сегодня работать, а у меня бумага
кончилась.
- Знаю, - сказал капитан от двери. - Я уже спрашивал. Я говорю, у него
бумага кончилась.
- И что?
- Сказали, не нужна ему больше бумага. Не понадобится. Он свое написал.
Берия старался сообразить, что надо сказать, как убедить капитана, что
бумагу надо нести. Кончится бумага - его убьют. Пока он так думал, капитан
закрыл дверь.
Берия вскочил, пробежал к параше. У него и без того было плохо с
кишечником, а сегодня - нервы не выдержали - катастрофа.
Он сидел на параше - и не мог встать, чтобы постучать в дверь и вызвать
начальника. Доказать ему, что произошла ошибка. И тот поймет, согласится и
скажет - да, произошла ошибка.
Завтракать он не смог. Только похлебал чаю.
Он постарался взять себя в руки и думать. Спокойно думать. Если
поддашься панике - то погибнешь. Так он уговаривал себя, но его слушал
лишь махонький уголочек мозга. Все тело бешено надеялось на спасение,
придумывало за него черт знает что - может быть, к примеру, тридцать
первого работать здесь не положено, такое в тюрьме внутреннее правило -
день отдыха! Конечно же, день отдыха.
Дурак, отмечал трезвый уголок в мозгу. Тебе даже не положено знать,
какой сегодня день. Это капитан тебя пожалел. Ведь ты на ноябрьские
работал? Работал, давали бумагу...
Он стал стучать в дверь, но стучал не очень громко.
Глазок открылся.
- Простите, - сказал Лаврентий Павлович, - мне бумагу не принесли.
- Ждите, - ответил бесплотный голос. Но не отказал.
Берия ждал долго, может быть, часа два или три. Он считал про себя
секунды, но никак не смог считать ровно - то торопился, то заставлял себя
тормозить, считать размеренно.
- Сейчас принесут, - сказал он вслух.
Никто его не слышал. Он был один на этом свете, один на Земле,
остальные померли.
И когда он, не выдержав, кинулся к двери, она сама открылась навстречу.
Вошли другой капитан и полковник, здешний начальник, его за эти недели
Берия видел мельком и не разговаривал с ним.
- Сдайте очки, - приказал он, - ремень, ботинки.
- Почему? Я ничего плохого не сделал.
- Заключенный номер шестьсот двадцать пять, выполняйте и не заставляйте
меня прибегать к мерам физического воздействия.
Берия послушно снял очки, вытащил ремень из брюк.
- А как же я без ботинок пойду? - спросил он вежливо.
- Недалеко идти, - сказал полковник.
- А когда идти?
- Скажут, - ответил полковник. И приказал другому капитану унести
нетронутый завтрак.
И когда снова закрылась дверь и он остался без очков, без ботинок -
сразу стали мерзнуть ноги, пришлось подобрать их под себя, - им овладело
оцепенение. Проклятые тибетские мудрецы... Никита, как ты поймал меня,
Никита! А ведь я должен был с самого начала сообразить, что чем больше я
напишу, тем скорее он меня потом прихлопнет. Я знал это, но думал, что
обойдется. Все люди так устроены...
Он закутался в одеяло и сидел нахохлившись, порой мелко дрожа, порой
забываясь в дреме - спасительный сон старался помочь Лаврентию Павловичу,
но был хлипок и рвался, как ветхая марля.
Он не знал, сколько прошло времени и идет ли оно вообще.
Потом пришел капитан, утренний, Коля.
Он принес суп и хлеб. И кружку чая.
- Это обед? - спросил Берия.
- Считайте, ужин. - В капитане не было жестокости. - Я сменяюсь. А вы
поспите.
- Вряд ли я высплюсь как следует.
- До утра времени много. Так и с ума сойти можно, - сказал капитан.
- Я был бы рад.
- Ну это вы зря, - сказал капитан. - Надо держаться.
- Сколько до Нового года? - спросил Берия.
- Думаю, успею до дому доехать. Мне на трамвае.
Берия вдруг подумал: сейчас я его задушу, переоденусь в его мундир и
приеду к нему домой...
Может, он даже совершил какое-нибудь движение, потому что капитан
отпрянул к двери. Взгляд его стал испуганным.
- Вы что? - спросил он из спасительного дверного проема.
- Скажи, сколько сейчас времени, - попросил Берия.
Капитан посмотрел на часы.
- Двадцать один двадцать, - сказал он.
- А когда... за мной придут?
- Назначено на пять ноль-ноль. Но могут проспать. Вы же знаете, что у
нас порядка нет.
- При мне порядок был, - жестко ответил Лаврентий Павлович. - Иди.
- С наступающим, - сказал капитан.
Берия не ответил. Он сидел с ногами на койке и не смотрел на капитана.
Он и не слышал его.
Капитан ушел, а Берия думал.
Он думал о том, как бы ему не умереть. Он не может умереть. Он слишком
много знает о смерти, слишком много видел смертей - ему туда нельзя.
Он был неподвижен.
Полковник, который не пошел встречать Новый год - такой был приказ
сверху, и за это ненавидел смертника, - выпивал вместе со своим замполитом
в кабинете. Он раза два поднимался, подходил к камере Берии, заглядывал в
глазок. Тот сидел неподвижно, как какой-то абрек на молитве. Глаза у него
были закрыты. Может, молился?
Полковник уходил к себе.
А Лаврентий вдруг понял - он с ними не останется!
Он не останется с ними в будущем году, он не будет здесь завтра на
рассвете. Он уйдет: он не знал, как уйдет, но главное было - не пропустить
момент Нового года - единственный момент, когда можно вырваться из этой
жизни.
Его слух приобрел невероятную силу и тонкость.
Он даже различал голос диктора, он даже услышал, как начали бить
часы...
Они не убьют меня...
Нелепая, а может, и понятная мысль пришла в голову полковника, когда
они с замполитом подняли по чарке за здоровье, за родных, за народ.
Он налил в стакан водки и сказал:
- Отнесем ему?
- Ох, рискуешь, Тимофеевич, - сказал замполит.
- Настучишь на меня?
- Нет, Тимофеевич, но с тобой туда не пойду. И знать не хочу, куда ты
со стаканом пошел.
- Твое дело партийное, - сказал полковник, положил поверх стакана
толстый шмат сала и пошел по коридору к единственной камере в этом
каземате.
Возле двери сидел на корточках сержант - из внутренней стражи. Он
вскочил.
- Сиди, - сказал ему полковник. - Сейчас я пришлю тебе смену. Утро
скоро начнется. Исполнителя привезут.
Сержант слушал молча.
- Посмотри, - сказал полковник.
Сержант заглянул в глазок.
Потом выпрям