Произведения Кира Булычёва
Цикл "Институт экспертизы"
..Хоть потоп!
е сообщили? И с соответствующими эпитетами?- Я сама спросила.
- Спросили? Обо мне?
Суслин задумался. Будто искал оправдания ее странному поступку.
- Вы из газеты? - догадался он наконец.
- Нет, я же говорила, что работаю в Институте экспертизы.
- Да-да, слышал, у Митрофанова. Он меня звал, но я отказался.
Свободное время мне нужнее. На этом этапе. В сущности,
экспериментальный этап завершен, но теоретическое обоснование требует
времени. Я чрезмерно интуитивен - решения приходят ко мне как озарения. А
потом доказывай, что ты не фокусник. На моих идеях написано десятка два
диссертаций и монографий, а я преподаю химию в пищевом техникуме. Я не
веду себя как положено и не намерен быть как все.
На скамейке напротив уселась бабушка с сеткой, в которой поблескивала
большая банка с маринованными огурцами. Бабушка обняла банку и смотрела на
Суслина с осуждением, словно он был пьяным, склонным к буйству.
- Представьте себе, - продолжал Суслин, доверительно положив узкую
потную ладонь на руку Лере, - что я, большой ученый, завтра умру.
Что останется от меня на этом свете?
Вопрос требовал ответа.
- Ваша работа, - осторожно сказала Лера.
- Вы уверены, что она моя? Нет, милая, она не моя. Она того, кто первый
успел наложить на нее лапу. Кто первый убежал с тризны, унося в кармане
ключ от сундука с драгоценностями. И все. Даже в "Вечерней Москве" не
будет рамочки с мелким шрифтом "Пищевой техникум номер такой-то с
прискорбием извещает"... Я же не доктор наук.
Электричка медленно ползла среди окраинных корпусов Москвы. На
огороженной деревянными щитами площадке ребята играли в хоккей.
Женщина с детской коляской остановилась на откосе над железнодорожной
выемкой и внимательно вглядывалась в окна поезда, словно ждала кого-то.
Лера почему-то подумала, что, если она завтра умрет, кто-то другой будет
ехать в этой электричке, в этом вагоне, на этой скамейке, и такие же
ребята будут играть в хоккей...
- Я не совсем поняла вас...
- Сергей Семенович.
- ... Сергей Семенович. Вас и влечет к земной славе, но вы отвергаете
ее. Может, опасаясь, что в ней вам откажут?
- Сегодня - да. Завтра, когда я буду готов к разговору с ними, они не
посмеют мне отказать. Вопрос в том, захочу ли я принять что-нибудь из их
рук.
"Они" стояли за каждой фразой Суслина, одинаково одетые, в одинаковых
галстуках, поднимавшие тосты на одинаковых банкетах. Он вел с ними войну,
о которой противная сторона, вернее всего, и не подозревала.
- Назовите мое мировоззрение мрачным. Я полагаю, что в основе его лежит
трезвый расчет. Я не жду подарков, но и сам их никому делать не намерен.
Они не имеют права воспользоваться тем, что мучило меня, рождалось в
родовых схватках, но за что я не получил ни признания, ни благодарности.
- Какое отношение это имеет к науке?
- Не к науке. К личности. Вы знаете, в чем заключалась последняя
просьба Левитана?
- Это художник такой, - неожиданно сообщила бабушка с огурцами.
Рельсы за окном уже размножились, заполнили пространство вплоть до
стоявших в стороне пустых составов - поезд подходил к вокзалу.
- Левитан попросил брата сжечь все письма, полученные им. От женщин, от
родных, от друзей, от Чехова, наконец. И брат на глазах умирающего
выполнил его просьбу. Принято осуждать Левитана, биографы обижаются. А для
меня он - пример.
Лера непроизвольно взглянула на бабушку. Но та только покачала головой
и ничего не сказала. Тогда сказала Лера:
- Но Левитан не жег своих картин.
- Уже никто не мог на них покуситься. А вот на его личную жизнь
набросились бы как гиены. Я понимаю Левитана, как самого себя. И уверяю
вас, когда я умру непризнанным, а они прибегут за добычей, - добычи не
будет. Ни листочка.
Лера поднялась. Поезд, дернувшись, замер у платформы.
Суслин шел по платформе рядом, молчал, как человек, натворивший
глупостей на вечеринке и теперь переживающий тяжелое и стыдное похмелье.
Только на стоянке такси он вдруг потребовал, чтобы Лера дала ему свой
телефон.
После этого Суслин раза два звонил ей, но умудрялся попасть в
неподходящее время. Первый раз дома были гости и надо было их срочно
кормить. Второй раз заболел гриппом Мишка. И все-таки Лера должна была
себе признаться, что она благодарна обстоятельствам, заставлявшим ее после
первых же фраз вешать трубку.
Как-то, встретившись на улице с Гариком Траубе, в необязательном и
коротком разговоре она почему-то спросила:
- А как там ваш Суслин поживает? Открыл свои биоволны?
- Если и открыл, то таит от окружающих, - сказал Траубе. Он нес в руке
связанные шнурками австрийские горнолыжные ботинки. В первую же минуту
успел сообщить профану Лере, сколько они стоят и как невероятно трудно их
было достать. Суслин был для него ненужным отвлечением, а Лера -
субъектом, которого можно было приобщить к поклонению ботинкам.
- Я ехала с Суслиным в Москву с симпозиума, он делился со мной своими
черными мыслями.
- Нечем делиться, - сказал Траубе уверенно. Он был так весел и доволен
собой, что Лере стало вдруг стыдно, словно она легкомысленно выдала
доверенную ей Суслиным тайну.
И еще пожалела, что не взяла у Суслина телефона, не сможет его найти,
ведь у нее - тысячи приятелей и несколько друзей, у Траубе - полмира в
приятелях, а Суслин приходит в свой пустой дом (почему-то она решила, что
он живет один) к несуществующим биоволнам совсем один.
Весь вечер она вспоминала, какой номер у пищевого техникума, в котором
он читает химию, и запоздало расстраивалась от того, что на вокзале села в
такси, не пригласив его с собой, ведь, может, у него не было денег.
С утра, обзвонив все пищевые техникумы, она нашла нужный и узнала, что
Суслин там больше не работает, два месяца как уволился. Лера дала себе
слово, что обязательно разыщет Суслина через Академию наук, и это обещание
успокоило ее. Благополучно занявшись делами, она на следующий же день
забыла о его существовании.
Суслин сам позвонил через неделю. Разумеется, снова дома были гости, но
Лера, облегченно обрадовавшись звонку, унесла телефон на кухню, сказала,
что разыскивала его.
- Зачем звонили? - спросил Суслин настороженно, и за звуком голоса,
вовсе не оттаявшим от ее признания, она сразу представила себе укол
маленьких острых глаз и рыжеватую тусклую бородку.
- Вы куда-то исчезли, - сказала Лера. - А я вдруг испугалась.
- Чего?
- Я в самом деле рада, что вы позвонили мне.
- А когда вы обо мне подумали?
Этого человека не размягчишь нежностью.
- Неделю назад.
- Поздно, - сказал Суслин разочарованно. - Не сходится.
- Что не сходится?
- Неделю назад со мной ничего не случилось.
- А когда случилось?
- Больше месяца назад. Месяц и три дня.
- Так что же?
- У меня был инфаркт, - сказал Суслин. - Самый настоящий. Очень
обширный. Я вас не обманываю.
- Какой ужас! Но теперь вы поправляетесь?
- Как видите. Мне уже можно вставать. Здесь, должен вам сказать,
варварский метод обращения с сердечниками. Нас заставляют вставать и
ходить чуть ли не на второй день после инфаркта. Очень велик риск
повторного приступа. Вы меня понимаете?
И тут он недоволен, подумала Лера. И спросила:
- Вас можно навестить?
- Разумеется. Кстати, обязательно принесите мне двухкопеечных монет.
Здесь автомат стоит на лестничной площадке и ни у кого нет
двухкопеечных монет.
Когда Лера пришла в больницу, Суслин в синем тренировочном костюме
сидел в холле четвертого этажа, смотрел телевизор, и на его физиономии
было написано крайнее презрение к тому, что происходит на экране. На
экране шел футбольный матч.
Борода у Суслина отросла и из клинышка превратилась в малярную кисть. В
остальном он не изменился.
Они сели на диван у окна, Лера начала вытаскивать из сумки апельсины и
парниковые огурцы, а Суслин после первых неуверенных попыток запихнуть ее
дары обратно в сумку передумал, принял и отнес в палату, а когда вернулся,
обнаружилось, что говорить им не о чем, словно оба выполнили ритуальное
действо, после которого положено еще некоторое время пребывать в обществе
друг друга, ожидая момента, когда можно откланяться и с облегчением
расстаться.
Вместо повести о своей болезни Суслин вдруг сказал:
- Вы не представляете, как много для меня значит ваш визит.
- Ну что вы...
Лера осеклась, чтобы не сказать: "На моем месте так поступил бы каждый".
- Честное слово...
Лера вдруг поняла, что он близок к слезам, что у него дрожат губы и он
замолчал потому, что боится, как бы голос его не выдал.
Лера сказала:
- Ну вот, совсем забыла. Я же вам последний номер "Иностранной
литературы" принесла.
Она закопалась в сумке, чтобы не смотреть на него, но он уже овладел
своим голосом и продолжал:
- Потом, потом. Я хотел вам сказать, что уже первая наша встреча
произвела на меня большое впечатление. Это отношение искреннего участия,
которое... Простите, я сегодня весь день репетировал эту речь и получалось
очень складно.
Он робко улыбнулся, и Лера поняла, что не видела ни разу его улыбки,
его лицо не было для этого приспособлено, и мышцы щек двигались
неуверенно, словно он был актером, который так давно не играл роль, что
теперь мучается, вспоминая.
- Мы говорили о том, что после меня ничего не должно остаться, помните?
- Да.
- А я ведь чуть не умер. И много размышлял потом.
Вот это было главное, что он хотел ей сказать.
Лере хотелось бы найти какие-то правильные,